Dauntless Eric. Сокол и рыба

[Feel-Good-Incorporaited]

Название: Сокол и рыба
Бета: Хмурая птица
Размер: мини, 1135 слов
Пейринг/Персонажи: Эрик/Тори Ву, Джордж Ву
Категория: гет
Жанр: PWP, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Про то, что такое "объездить", в книгах не прочитаешь
Предупреждения: AU относительно фактов "Аллигента"; Татуировки, насилие и сексуальное возбуждение от насилия, манипулятивный секс, сексизм

Медицинские атласы, историческая литература, основы этики и эстетики.
Последние — только с иллюстрациями если. Самые затертые бумажные издания в библиотеке, эти шифры — в формулярах у всех, которые. В прыщах, в сомнениях, небольшими группами. Синие пиджаки, свитера. Синие галстуки на кадыкастых шеях еще без намека на щетину.
И, конечно, разговоры. Кое-что в книгах не записано. Непроверенные слухи. Сомнительные данные, да ну, кто тебе поверит. Прислушиваются все:

— ...а затем, когда уже, надо обнять ее покрепче и вот тогда. А после только держись.

— Зачем? — тормозит кто-то.

— Ну, понимаешь, да? Так можно сделать один раз.

— Не один.

— Но уже с другой.

— Ерунда, — первым громко говорит Эрик, но все равно запоминает.


Боль в мышцах тянущая, боль в недавно проколотой губе — теплая, пульсирующая, в суставах пальцев — уже почти не чувствуется.
В сравнении с этим боль от ее иглы — поглаживание. Но глаза смотрят только на работу, на татуировку, а не на предплечье.
Есть на что посмотреть, кстати. Что левое, что правое. Не сравнить с теми худыми палками, что были полгода назад.
Все равно не смотрит. Сдувает лезущую в лицо прядь волос, отключает машинку:

— Может, хватит, а?

— Как это — «хватит»? — Эрик рассматривает очередной отрывок вязи, теперь обрамляющей эмблему Бесстрашия на левой руке. — На правой нужно точно так же.

— Плевать мне на твою правую, — смахивает в пакет остаток краски, снимает перчатки, и голос ее так же спокоен, как и три, четыре сеанса назад, когда все начиналось просто с «мне Бесстрашие», «а теперь на левой», «не знаю, как-то мало. Нарисуй что-то... тяжелое. Ты же умеешь».

Тори улыбалась, всем приятно слышать, что «они же умеют». А сейчас говорит:

— Плевать мне на твою правую, и на то, как она у тебя устает после наших встреч. Ты на мою посмотри.

Длинные, но не тонкие, сильные пальцы. От запястий к кончикам бегут утончающиеся линии — солнечные лучи.

— У меня вот она не отсохнет делать тебе эти твои бесконечные узоры.

Узор все разрастается и разрастается, эмблемы окружены уже двойным кольцом вязи, теперь напоминающей лабиринт.

— Пока ты платишь. Доведу до локтей. До плеч.

Смеется хрипло:

— Но если это такой хитрый намек — то предупреждаю. Снимать штаны такими темпами тебе придется только года через два. И только на этом кресле.


Кресло в салоне — похожее на зубоврачебное, похожее на то, что в комнате Выбора, откуда Эрик ушел не к Эрудитам, а в Бесстрашие. Как и Тори. Как и ее младший брат, Джордж, всего три недели назад, живет в общей казарме, как и положено новичкам, но в свободное время:

— Привет, сестрёнка! Что так поздно засиделась?

— Ты посмотри на этот ужас бесконечный — всё поймешь, — и улыбается она уже не только ртом, а лицом, вся из острых углов — но теперь светится изнутри.

— Ого, — это «ого» непонятно что: осуждение или восхищение. Понимай, как хочешь.

Эрик на год Джорджа старше, на пол головы выше, не такой легкий и вертлявый, намного сильнее. На рукопашной таких, как Эрик и Джордж, никогда бы не поставили вместе. Очень жаль, потому что хоть исход и очевиден, но было бы интересно.
Посмотреть на лицо Тори, когда у нее на глазах Джордж бы перестал быть так на нее похожим. Сломанный нос. Челюсть. Скула. Просто.
Жаль.

Запах пива, водяных брызг, мокрого мешка.
Интересно, уберут ли кровавый след, как это сделали бы в Эрудиции?
(как за тем несчастным придурком, который по результатам полугодового зачета оказался последним в группе, сиганул ночью с вершины главного здания, уж туда-то забраться хватило сообразительности. Наутро все то и дело как бы невзначай смотрят в окно — видно, как замывают из шланга асфальт, вода уже даже не кажется розовой. Эрик запоминает).
Но тут стоят, толпа в черном, а волосы закрывают лицо Тори, как траурная вуаль, и все это похоже на картинку из старой книжки про похороны. Даже дождь есть — временами их окатывает брызгами из водопада, падающего и падающего на дно Ямы.
Отличие только одно — кто в Бесстрашии знает, что такое зонтик?

Тори находит Эрика позже, когда тишина и шепот превращаются в пьяные крики, топот, когда никто не смотрит. Выхватывает из толпы, как хищная птица хватает из воды рыбу. Уже нет изящных рук, а скрюченные лапы: в одной бутылка, в другой — татуированное ею же запястье, не может пальцы сомкнуть.
Тату-мастерская, где только кресло, слишком узкое, затем подсобка «нет. Темно. Очень темно». Комната, и кровать большая, и все лампы включены. Одной рукой стягивает с себя майку, но забывает, что в другой бутылка, отшвыривает со звоном стекла, и завершает движение — отработанное, в расчете на эффект.
Такое можно сделать один раз. Но все равно красиво — когда откидывает волосы, видна голова сокола, вытатуированная у основания шеи, а само тело птицы, обычно скрытое под майкой — теперь разворачивает крылья, когда она раскидывает руки.
Раскидывает, и падает на кровать ничком. Так можно и нос разбить.
Джорджа он сначала ударил в нос. И только затем схватил за горло.
Кажется, заснула пьяный сном, но когда пробует перевернуть ее набок — неожиданно открывает глаза, вскидывает руки, тянется к ладоням, запястьям, предплечьям, где смешались черные линии татуировок и свежие, распухшие царапины.
Щенок пытался хватать за руки. Дергался, выворачивался.
Ей еще хватает сил начать выворачивается из штанов, но те застревают поверх ботинок. Приходится помочь и с ботинками, и со штанами. И с трусами заодно.
Он мог бы двинуть его еще раз по голове, вырубить, но не стал.
Тори... милая. Никаких шуточек или обычной для Бесстрашных «быстрее, выше, сильнее, ну чего ты телишься». Никаких ощупываний или попыток перехватить инициативу. Все силы ее явно уходят на то, чтобы не отрубиться, чтобы успеть получить свою часть тепла, чтобы почувствовать рядом кого-то живого. Чтобы самой хоть что-то почувствовать.
С ней можно сделать все, даже то, что хочется — и будет только просить еще. Открывать рот шире, раздвигать ноги, подставлять под удар другую щеку. Но так неинтересно.

— Маленькая, тебя трахнуть, чтобы ты заснула?

— Я сейчас блевану. Сам ты маленький, — запоздало злится Тори. Злится, потому что там, куда надо вставить, — ее только только гладят. Там, где надо укусить, — целуют. Не на это рассчитывала.

Джордж — из носа кровавые сопли, из глаз слезы, из горла только хрип, когда Эрик перекинул его через перила над пропастью Ямы, — точно на такое не рассчитывал.

— Я тебя прикончу, — соски у нее, кажется, такие же твердые, как и ногти, которыми она уже расцарапала Эрику спину. — Шевелись давай.

Между ног — слизь, в глазах — злые слезы, она всхлипывает, но плакать начинает только тогда, когда Эрик наконец-то решает, что вот теперь действительно пора.
Они обнимаются, крепко-крепко, так можно сделать один раз.
— Объездить. Вот как это называется. Когда ты ее уже трахаешь, а затем называешь чужим именем.
Она попробует из-под тебя вывернуться, да еще как. Она захочет тебя убить. Только держись и не дай ей выцарапать тебе глаза.
...задушить.
...ударить в висок настольной лампой.
...заколоть, проткнув сонную артерию карандашом, что валяется рядом с блокнотом с набросками татуировок.

— Что, у тебя опять стоит? — пьяно удивляется Тори. — Ладно. Давай еще раз, а потом я убью...

— Меня?

— Того, кто это сделал.

Вымокшие от пота волосы Тори уже похожи не на вуаль, а на черную паутину. Глаза — пауки в глубине — ядовитые.

— Ты же не идиот. Ты тоже знаешь, что Джорджа убили. Ты знаешь.