Люди глупы, тщеславны, слабы. Их губят гордыня, жадность и далее по списку. Из этого меню Джон выбирает все семь, тройную порцию.
Никакого льда. Никаких соплей. Повторить.
— Эй! — Джону хочется кричать, но спаленных легких не хватает даже на презрительный свист. — Эй, говнюк! Я просто хотел сказать...
Он шепчет это в сероватое лондонское небо, откуда — скверный май месяц, отвратная весна, тошнотворнейший год - в кои то веки не сеется мелкая морось. Джон заходится в скручивающем приступе кашля, сгибается пополам, упирается руками в колени, уставившись в заплеванный асфальт. И только минут через пять, шесть, семь, задыхаясь, утирая проступившие слезы, пытается закончить:
— Сказать тебе, что... — но вместо окончания фразы машет рукой. Получается почти красиво - от истоптанных ботинок до выставленного в небо среднего пальца. Рука почти не дрожит.
Весь мир — сплошные обман и лажа. От конца и до начала — заброшенного дома в Паддингтоне, где он когда-то снимал квартиру. Его первая лондонская вписка. Сука-хозяйка. Все пропитано ядами, токсинами, старой злобой.
Или ностальгией, она лезет в нос не хуже пыли. Место что надо для задуманного. Пусть даже мел пропитан не кровью. девственницы, а обычной свиной. Свечи дешевого парафина. Формула вызова, начитанная срывающимся, медленным голосом. Лажа к лаже, к черту формальности.
В глазах мутится. А ведь это еще не конец. Стереть все тряпкой, достать свежие свечи, повторить. Переждать приступ тошноты. Повторить те же слова.
А затем уже одна за одной гаснут свечи, кончен бал. В сумке есть еще бутылка — помянем, помянем, а мы не будем вспоминать. Допить, а затем уже закатить рукав. Лезвием безопаски получается охуенно больно, а ведь нужно еще продолжить разрез до сгиба локтя.
Поначалу сочится нехотя, но постепенно набегает целая лужа. И в этой луже видно не только свою кривую рожу, и в ушах уже не только шум крови. Конечно же. Пришел позларадствовать. Хрипло дышит в ухо, чуть ли не дрожит от предвкушения.
Взять реванш. Взять и на куски разорвать. Взять свое по праву. Есть право смертельного оскорбления. Дьявол жаден до своей собственности. Дьявол тщеславен — и поэтому пришел еще до того, как вытекло достаточно крови. Дьявол глуп — ничем не умнее людей.
А потому можно зажать рану и — поговорить. О цене на одну душу, например. Времени достаточно: до самой смерти. Но Дьявол, глупый Дьявол до самого последнего момента так и не понимает, в чем же заключается лажа.
Понимать ее масштабы — все-таки людская привилегия.
